Он снова заговорил.

— Из-за вас я потерял двух лучших друзей.

— Пон-Бриан?

Он заволновался.

— Пон-Бриан был не из тех, кого можно возвести в ранг друзей. Он был просто исполнителем. То, что с ним произошло, — вполне логично и достойно нашей войны.

— Но ведь это вы толкнули его на это.

— Мы предоставляем людям выбор, чтобы они проявили себя. Я сделал его шпионом, но не для того, чтобы проверить его, а для того, чтобы лучше узнать ВАС, и проверить способы, которыми мог бы воспользоваться ваш муж.

Мы использовали Пон-Бриана, и он выполнил свою задачу.

Но я имел в виду одного из моих коллег по ордену, господина Р.П. де Вернона и, конечно, господина де Ломенье-Шамбора, моего брата со времен учебы в колледже. Мне было четырнадцать лет, а ему одиннадцать.

С этими людьми у меня никогда не было ссор. Ни малейшей тени. Полное взаимопонимание. И в мыслях, и в делах. Но стоило появиться вам, как все рухнуло. О, мои исчезнувшие друзья! Почему мы так расстались?! Ведь вы были частью меня…

— Как вам удалось узнать, что Ломенье-Шамбор умер?

— Умер?

Его крик был похож на стон человека, пораженного в самое сердце.

Анжелика поняла, что, говоря: «Я его потерял», он имел в виду их разлад, но он не знал о его смерти.

Она села у его изголовья и посмотрела ему в глаза. Подавшись вперед, он смотрел на нее завороженно, пытаясь прочесть что-то на ее лице.

— Это вы убили его?

— Да!

Он откинулся назад, лицо его окаменело.

— И этому причиной тоже я?

— Вы послужили причиной всех бед Акадии. Человек в черном всегда стоял позади демона из видения матушки Мадлен. Вы всегда это знали.

— Он умер! Это невозможно! Где? Когда?

— Здесь. Этой осенью.

— Я не просил его появляться. Я вообще старался оградить его от немилостей, которым подвергался сам. Я очень боялся за него.

— Но вышло так, что он услышал ваш призыв: отомстите за меня! Еще один раз вы послали его на месть, и он пришел. Это была священная миссия. На этот раз он не стал бы колебаться, как в Катарунке, и выполнил бы ваши желания, исходящие из вашей могилы.

И вы лжете самому себе, как это было с вами не однажды. Вы рассчитывали на него, как ни на кого другого, чтобы добиться нашего поражения. Вы всегда надеялись, что он вернется к вам, что он признает свои ошибки.

Он решил исправить свой промах в Катарунке. Ему надо было захватить форт Вапассу, пока нас там нет, и сжечь его.

Но я-то оказалась здесь.

У него не было другого выхода, кроме как убить меня или взять в плен. Тогда он захватил бы Голдсборо и привез меня в Новую Францию, прямо в лапы Амбруазины. Адский круг замкнулся бы. Этого вы и хотели.

С высоты крепостной стены я увидела, как он приближается. Он был уверен, что я сдамся. И я его убила. А что мне было делать? Предать моих друзей? Моих родных? Всех, кто мне поверил?

Лишенные своего вождя, его люди убрались, но форт сожгли.

Он прикрыл глаза, побледневший и задыхающийся.

Его мучила боль.

— О, Клод! Клод! — закричал он. — Брат мой! Друг мой! По крайней мере, он не мучился? Вы убили его сразу? Он не испытывал мучительной агонии? Ибо гораздо милосерднее прикончить раненого, чем оставить его страдать! Ну, скажите мне!

Он схватил ее за запястье.

— Он умер сразу, не правда ли?

— Не знаю! — вскричала она, вырывая руку. — Они унесли тело и убрались.

— Если он долго страдал, я вам этого никогда не прощу.

— А что я должна простить вам? Занимались ли вы нашими ранеными, теми, кого ваши «мстители» бросили умирать в прерии или оставили в огне пожара? Я не знаю, что случилось с моими друзьями, с женщинами и детьми, которых увели в плен вонючие дикари! И все это из-за вас!

Они глядели друг на друга, задыхающиеся, измотанные, словно два борца, потерявшие силы в бою.

— Вонючие дикари? Что это вы так отзываетесь об индейцах? Если не ошибаюсь, именно они спасли и приютили вашу Онорину.

— Да, действительно. Уж лучше медвежий жир и копоть индейских вигвамов, чем лапы Амбруазины, оплота Сатаны, Люцифера, Велиала, и двадцати четырех легионов Ада!.. Но это не значит, что попасть в плен к индейцам — такое уж большое удовольствие.

И они прекратили спор, потому что ни один, ни другой не были в состоянии продолжать его.

Потом он принялся рассказывать, как он подготовил появление мадам де Модрибур в Америке…

— Амбруазина встретилась со мною в Париже, когда я туда вернулся. Она не простила мне того, что я бежал от нее. Она знала, что ее страсть пугала меня. Мой страх перед женщинами воздвиг барьер между моим желанием и ей.

Найдя ее разбогатевшей, влиятельной, я решил, что ее можно использовать для выполнения моих планов. Она должна была возглавить экспедицию в Новую Францию, чтобы вырвать в конечном счете Голдсборо из рук еретиков.

В Париже она творила чудеса, проникая в самые запретные двери, обольщая самых неподкупных, и они «брали корм из ее рук».

И вот в качестве Благодетельницы она отправилась к берегам Америки. Я видел, как засверкали ее глаза, когда я упомянул о вашем супруге. В тот момент вы еще не прибыли к нему. У нее хватило времени собрать все необходимые сведения о вас. Она действовала очень ловко и делала даже больше, чем я требовал.

— Я знаю, что к моменту отправления «Ликорны» полиция гналась за ней по пятам. Ее лучшая подруга, мадам де Бронвиль, была арестована полицейским Дегрэ. И был раскрыт заговор величайших отравительниц Истории, монстров, испорченных с самого раннего детства.

— Амбруазина не было ребенком. Она — дитя мрака.

— Каждый раз, когда я ее упоминаю, меня охватывает дрожь.

— Имя ей — легион.

— Отец де Вернон тоже догадался об этом. Он разоблачил ее в своем письме, предназначенном для вас, которое она скрыла, замыслив его смерть. Я видела это письмо и помню, что в нем говорилось: «О, отец мой, Демон находится в Голдсборо, но это не та женщина, которую вы мне указали, это не графиня де Пейрак!..» Неужели вы решили, что потеряли друга — отца Вернона — из-за того, что он разоблачил ее? Он ведь всегда был вам предан. Вы не можете упрекать его в небрежности по отношению к вашим поручениям. Будь то — шпионить в Новой Англии или подтвердить мое присутствие на корабле Колена Патюреля.

— Он тоже не устоял перед вами?

— Он? Отец Вернон? Он — настоящий иезуит, сеньор! И какой иезуит! Он напомнил мне моего брата Раймона. Он холоден, словно лед. Я чуть было не приняла его за англичанина.